Виктор Филинков в 2018 году был 23-летним программистом и левым активистом. И внезапно стал обвиняемым по делу «Сети» — якобы молодые люди из Пензы, Москвы и других городов создали террористическое сообщество.
В Петербурге судили троих: Игорь Шишкин признал вину и вышел в июле 2021-го, Юлиан Бояршинов поступил так же и освободился в апреле 2023-го, Виктор Филинков настаивал на своей невиновности, заявлял о пытках и получил семь лет колонии. Только в конце января 2025-го его срок истек.
«Бумага» первой задала главные вопросы Виктору: о деле «Сети» и показаниях подельников, работе по ночам в колонии и уроках шитья в одиночной камере, зэках-дезертирах и авторитете среди охранников, первых днях на свободе и подорванном здоровье.
«Меня провели через границу и сказали: „Всё, топай“» о выходе из колонии и депортации в Казахстан
— Тебя депортировали в Казахстан (у Виктора — гражданство Казахстана). Расскажи, как тебя освобождали.
— Основная часть освобождения, внутри лагеря, у меня была как у всех: пришел спецотдел, я расписался, что получил документы (разумеется, документы там никто не получает, обычно их отдают уже на лагерном КПП). Потом мы ждали разных сотрудников, чтобы меня пропустили через КПП. Всё это заняло часов пять. За это время ко мне успела зайти [моя жена] Женя.
На [лагерном] КПП документы мне не отдали. Их вручили операм. Со мной было три мента: мент-водитель, мент–конвойный и мент из миграционки. Они все из разных отделов, их собирают в одну компашку, чтобы кого-нибудь депортировать. Вчетвером мы сели в «Ладу Весту» и поехали: сзади я, зажатый с двух сторон ментами, спереди — водитель.
Еще до этого встречающие меня девчонки передали мне мороженое, пирог, сырок — но всё это я не мог сразу съесть, потому что был скован наручниками и пристегнут на тросик к конвойному менту.
— Отпустили тебя только на границе?
— Да, мы с ментами доехали до погранпункта Сагарчин. Меня расстегнули, провели через российскую границу и сказали: «Ну, всё, топай». Дальше я уже шел до казахстанской границы и ждал девчонок.
Потом я беседовал с нашими, казахскими, сотрудниками. Я был без документов — и это вызывало очевидные вопросы.
— А где были документы?
— Документов у меня не существовало, кроме той бумажки, которую получила Женя в астраханском консульстве Казахстана, — это так называемое свидетельство на возвращение.
Если бы Женя этот документ не получила, меня бы посадили в депортационную тюрьму и держали бы там, пока консульство оформляло бы на меня документы.
— Знаю, были опасения, что тебя не отпустят. Не наведывались ли к тебе силовики перед окончанием срока?
— Нет! Пронесло… в отличие от Азата [Мифтахова — московского математика, которого в 2021-м признали виновным в якобы нападении на офис «Единой России», а в 2023-м его задержали сразу после выхода из колонии по новому уголовному делу об оправдании терроризма].
Чем ближе было к концу срока, тем больше я боялся, что мне что-нибудь новенькое сфабрикуют — ведь это всё очень просто делается, тем более в условиях режимного лагеря. Но всё сложилось хорошо.
«Теперь народная статья — это 337, самовольное оставление части»: о буднях в колонии
— Твоя жена Женя подробно нам рассказывала, как тебя прессовали в колонии, давали бесконечные взыскания, но после судов и отстаивания прав стало спокойнее. Далеко не всегда, как мы видим по Навальному, суды улучшают положение политзаключенных. Как и почему ты всё же решил судиться?
— Триггером стало моё окончательное понимание, что администрация колонии бронированная, их маргарин не плавится, по-другому с ними никак.
Сперва я пытался выйти с ними на диалог. Но они не шли — либо это была команда сверху, либо это их внутренние убеждения, что всё гладко пройдет. Оказалось, что не прошло.
Администрация перестала давить, только когда дело дошло до денежных взысканий с конкретных сотрудников. (Филинкову удалось выиграть по нескольким искам — прим. «Бумаги».) Я полагаю, что именно рубль стал причиной, а не выговоры или формальные признания судами незаконности их действий.
— Как к тебе в целом относились сотрудники колонии? Ты замечал особенное отношение?
— Кто-то боялся и ненавидел. Кто-то боялся и уважал, но таких было меньше.
За время отсидки отношение ко мне менялось. От прессинга уставали мы все: и я, и они. Среднему и младшему офицерскому составу и тем более пехоте нахрен не нужно было меня прессовать, но с них требовали. Когда всё закончилось, и я, и они почувствовали облегчение — напряженность между нами спала. («Пехотой», как пояснил Виктор, в колонии называют младших инспекторов группы надзора отдела безопасности — прим. «Бумаги».)
— Боялись из-за того, что ты судишься с колонией, или из-за громкого уголовного дела?
— Из-за судов. Они переживали: вдруг они что-нибудь не так сделают, а я на них в суд подам.
— Ты долгое время был на строгих условиях содержания и сидел в одиночках. Получалось ли у тебя контактировать с другими заключенными?
— Где я только не был… Около 11 месяцев я просидел в одиночке, мотался по ШИЗО и помещениям камерного типа. Потом долго содержался на строгих условиях, но после того, как в начале апреля 2024 года в колонию Оренбургской области приехала московская проверка из Генпрокуратуры, меня выгнали в жилзону.
Жилзона — это авария. То есть, сидеть в СУСе (в строгих условиях содержания — прим. «Бумаги»), где в последнее время нас было два человека, было попроще. Есть юридические последствия из-за признания тебя злостным нарушителем, но мне как иностранцу было насрать. В жилзоне в одном бараке живет по 90 человек — это другой уровень.
— Как другие заключенные относились к тебе и к твоему уголовному делу?
— Когда я сидел в СУСе и в ШИЗО, сотрудники распространяли про меня разные байки. Например, о том, что швейное производство работает на меня одного: заключенные шьют, а все деньги колония отдает мне, якобы я так много отсудил. Но это неправда — я смешные деньги отсудил, по сравнению с тратами это капля в море (одна из компенсаций судебных расходов составляла, например, 58 тысяч рублей — прим. «Бумаги»).
Другие сотрудники рассказывали, что я опасный террорист. Кто-то зэкам говорил, что я боевик с Донбасса. Кто-то говорил, что я устраивал Майдан. Кто-то говорил, что я за Навального (а я не имею никакого отношения к Навальному).
У зэков в итоге разные обо мне мнения складывались. Но из-за того, что меня прессуют, а я не ломаюсь, ко мне было уважение. Когда я попал в жилзону, я был единственным человеком в лагере, кто сидел в ЕПКТ (едином помещении камерного типа — прим. «Бумаги»), ШИЗО и в СУСе, — из-за этого ко мне тоже было повышенное уважение. Плюс зэки видели, как меня менты чураются.
Соответственно, под конец срока я ходил и решал вопросы за зэков с ментами, чтобы кому-то не дали взыскание, кого-то не мучали или не повели бить (заключенные ИК-1 Оренбурга и их родственники неоднократно в течение 2024 года жаловались на пытки и избиения, но УФСИН отрицало их — прим. «Бумаги»).
Допустим, бараку надо помыться, все грязные после производства. Нас хотят вести на мытье в девять часов утра, а у нас в это время отбой — наш барак работал по ночам. И в таких случаях я тоже шел договариваться с локальным руководством лагеря, с дежурным о том, чтобы зэков повели мыться в шесть утра.
По сути у меня не было на руководство лагеря и на дежурных никаких рычагов давления. Но я давно был знаком с начальством. И определенный авторитет среди ментов за годы отсидки у меня тоже появился.
— В 2022 году началась война в Украине, а потом в российские колонии начали приезжать вербовщики. Тебя не пытались склонить к контракту?
— Моя статья исключает любые потуги докопаться до меня с таким вопросом. Менты, разумеется, шутили, что отправят меня на «СВО», но реальной угрозы не было.
В нашей колонии подписывать контракты не принуждали — этим, как я полагаю, отличается мой лагерь от других зон.
Поначалу много ехало: и с «вагнерами», и с Министерством обороны. Сейчас один–два десятка уходят за раз.
— Почему? Поняли, что с «СВО» не возвращаются?
— Теперь народная статья — это 337, самовольное оставление части. Очень много таких заключенных в колонии — около трети.
337 — это, наверное, сейчас самая популярная статья, вместо наркотиков. По крайней мере в моем лагере. Соответственно, все знают, что там [на войне происходит].
Но многие из тех, кто сидит по 337, всё равно возвращаются [на войну]. Некоторые говорят: «Никогда не вернусь». Другие в замешательстве: идти или не идти. Кто-то передумал. Кто-то подписал и отказался, но его забирают. Кто-то хотел подписать, а ему говорят: «Нет, не пойдешь».
— Как проходили твои будни в колонии? Женя год назад говорила, что ты в свободное время читал книги по математике, нон-фикшн.
— Я занимался математикой. В начале 2024-го я начал учить немецкий, но быстро забросил, потому что в апреле меня отправили в жилзону. Там чем-то таким заниматься практически невозможно. Потом я еще начал работать в ночь — в лагере открыли ночную смену на швейном производстве — и попал в соответствующий барак.
Из-за работы в ночь личного времени не было. Отбой у нас был в 8:40, но в это время мы еще находились в столовой, в барак попадали позже. Формально должно быть восемь часов непрерывного сна, но ведь именно днем работает магазин, разрешены свидания, а до обеда два раза в неделю обучение в ПТУ. Некоторые зэки в итоге спят три–четыре часа.
— Ты в ПТУ успел отучиться?
— Сперва я сам пытался выучиться на швею в 2022 году, но по собственному желанию отчислился. Тогда я сидел в ШИЗО, фиктивно учиться не хотел. Но у сотрудников колонии был другой план: формально выучить меня и поставить в ШИЗО машинку, чтобы я оттуда работал. Они даже успели притащить машинку в штрафной изолятор, но я отчислением прервал эту эпопею. Без образования они меня не могли заставить шить — один раз они уже пытались, в сентябре 2021-го. Из-за того, что меня вывели на производство без образования, я подал на них в суд. Суд встал на мою сторону. Но подавляющее большинство зэков продолжают работать без швейного образования.
В итоге я отучился на швею, пока сидел в СУСе. Ко мне приходила преподавательница из ПТУ, которая лично мне давала уроки в неоплачиваемое для нее время. Она извинялась, если у нее не получалось прийти, а я внимательно писал конспектики. Теперь я швея третьего разряда — это первое мое профессиональное образование в жизни.
«Я сообщил пацанам, что признавать вину не буду»: о деле «Сети»
— Во время разбирательств обвинение говорило, что на ноутбуке якобы нашли текстовые файлы «Свод» и «Съезд (2017)», которые посчитали чуть ли не программными документами «Сети» и которые легли в основу уголовного дело против тебя. Что это были за документы?
— К моему ноутбуку у них не получилось получить доступ. Я под пытками сказал им пароль, но он был неправильным. Они на месте его не проверили, но сильно мне угрожали, что мне пизда, если пароль не подойдет. Когда пароль не подошел, дотянуться до меня они уже не смогли.
Один из файлов был с жесткого диска Армана Сагынбаева, второй — с ноутбука Ильи Шакурского. Не знаю, как в итоге было по их пензенскому делу, но по нашему в документе с жесткого диска Сагынбаева даты не сходились: в ноябре диск изъяли, а дата создания файла — декабрь. Осматривали диск вообще только в марте.
Как эти файлы были получены, не могу сказать. Но мы через суд заказывали экспертизы в Министерстве юстиции. Там хорошая экспертиза о том, что так называемый «Свод» не является никаким уставом, потому что содержит кучу повторений, не подчиняется никакой четкой структуре и вообще является компиляцией непонятно чего.
— Что ты думаешь об Игоре Шишкине (петербургском фигуранте дела Сети, который дал признательные показания и получил 3,5 года в рамках соглашения со следствием)? Его показания как-то отразились на твоем приговоре?
— Думаю, никак не отразились. Мы втроем — я, Игорь и Юлик [Бояршинов] — обсуждали нашу позицию на пересылке в Ярославле. Мы пришли к мнению, что нас всё равно посадят и что вопрос только в сроках. Мы решили, что нужно идти в сознанку.
Потом — там же, в Ярославле — я сообщил пацанам, что признавать вину не буду из принципа и что претензий к ним я не имею.
Собственно, так и вышло: нас никто не освободил. Ни какие-либо сообщества, ни правозащитники не смогли решить вопрос.
Про [уполномоченную по правам человека в России Татьяну] Москалькову мне вообще Игорь [Шишкин] рассказывал такую историю: она приходила к нему в ФСБшную тюрьму, он тоже был запытанным, вся спина в ожогах, глазница сломана — выглядел соответствующе. Она спрашивала у него: «Вас пытали? Вас били?» Он ответил: «Вы понимаете, у меня досудебное соглашение, я не могу вам ничего сказать, идите к Филинкову». Она головой кивала и говорила: «Что у вас здесь еще, что по бытовому?» Игорь сказал, что всё хорошо, только телевизора нет. И вместо того, чтобы поехать ко мне в СИЗО, Москалькова купила ему телевизор. Хотя ей четко проговаривали, к кому надо ехать и с кем про пытки разговаривать.
— Текст «Медузы» про рязанский лес [о том, как некоторые фигуранты дела пензенской «Сети» могут быть связаны с двумя убийствами,] вышел незадолго до начала рассмотрения по существу твоего дела. Отразилось ли это как-то на решении суда или на твоем положении в СИЗО?
— На нас [петербургских фигурантах] никак это не отразилось. Но вообще я был в шоке, когда узнал.
Я понимал, что Иванкина, скорее всего, никак нельзя привлечь по этому делу, но затем появилась информация, что он признался в убийствах под пытками — это тоже стало для меня шоком. Ход конем от Следственного комитета.
Я вообще думал, что ему пожизненное дадут, [но его приговорили к 24 годам колонии]. И это еще один шок.
«Я успел пообщаться с двумя искусственными интеллектами на своем подобии ноутбука»: о первых неделях на свободе и планах
— Поддерживаешь ли ты отношения с бывшей женой? Как вообще происходил бракоразводный процесс, когда один человек сидит, а другой — в эмиграции?
— Мы общаемся. Но разводиться было тяжело. Нам помогала Женя. Всё, что я сделал, — это написал исковое заявление в суд. Остальным занимались Женя и Соля [Александра Аксенова].
Соля составляла письмо о том, что мы не в отношениях и что нас нужно развести, заверяла его у нотариуса в Финляндии и переправляла в Петербург. Женя ездила по судам, договаривалась с судебными секретарями, приносила все необходимые бумажки.
— Ты сблизился с Женей, когда уже был в заключении. Как это происходило?
— На первом заседании по продлению меры пресечения я услышал голос Жени — она кричала мне из коридора. Потом мы с ней переписывались, она состояла в моей группе поддержки и стала моим защитником по уголовному делу. Буквально спустя пару месяцев мы признались друг другу в любви — и с тех пор мы вместе (в начале 2024 года пара сыграла свадьбу в колонии — прим. «Бумаги»).
— Ты провел в заключении семь лет. Какие у тебя впечатления после двух недель на воле?
— Если честно, я не до конца уверен, что всё реально. Я сейчас полы мыл — вроде это такое реальное дело, но всё как в тумане.
Я уже пообщался с двумя искусственными интеллектами на своем подобии ноутбука. По современным меркам мой ноутбук — это дрова. Женя посмотрела, что на нем вкладки нормально не переключаются (я переключаю вкладку и жду от трех до 20 секунд), она в шоке.
Но в любом случае даже на моих дровах стоит маленький искусственный интеллект, который очень медленно разговаривает. Я попросил его прикинуться Роном Уизли из «Гарри Поттера», а он говорит: «Да, конечно, я знаю, это знаменитый спортсмен, он очень умелый, особенно в гольфе». Тем не менее, меня всё это впечатляет, забавляет и радует.
ИИ — это то, чего я очень ждал. Он развился как раз за то время, пока я сидел.
— Какие у тебя планы?
— Я не знаю, чем буду заниматься дальше. Я пока даже не выдохнул. Сейчас у меня дикая загруженность. Нет времени, особенно процессорного времени. Наверное, можно было бы соображать быстрее, но мои мозги не справляются.
Очень тяжело погружаться в рутину после выхода из лагеря. Сегодня утром, пока готовил яичницу, я разговаривал с зэком, который освободился через несколько дней после меня. Он тоже готовил яичницу. У него на фоне ребенок кричал, рядом со мной Женя ходила. И мы с зэком рассказывали друг другу об одних и тех же чувствах: нас будто плитой придавило, в середине дня уже голова пухнет.
— Ты в колонии сильно похудел. Как твое здоровье сейчас?
— Здоровье — дрова. Очень плохо. Сильно болит спина, постоянный писк в ушах — скорее всего, у меня что-то с сосудами головного мозга.
На частных врачей бабок у меня нет. Сейчас я пытаюсь приписаться к поликлинике, но на днях меня послали записываться к специалистам через интернет. В общем, меня до сих пор не хватило, чтобы прикрепиться и попасть хотя бы к терапевту, не говоря уже о невропатологе, стоматологе и так далее.
— Скучаешь ли ты по Петербургу?
— Скучаю. Очень скучаю.
Назад мне нельзя въезжать еще восемь лет. Вернусь ли еще в страну, не знаю, тяжело загадывать. Всё зависит в первую очередь от российских властей.
— Как заключение изменило тебя?
— Я стал мягче. Любого готов оправдать.
— Почему? После общения с разными людьми?
— Не знаю… Но с людьми пообщался, конечно. Есть такие абсурдные истории! Человек четыре бутылки «Калины Красной» украл, а его подельник запинал ногами охранника. Но из-за того, что подельник был малолеткой, организатором нападения сделали его, 21-летнего пацана. Хотя на лицо эксцесс исполнителя со стороны подельника-малолетки. Ему из-за проклятой водки пять лет сидеть, а у него дома двухлетний ребенок.
Может быть, я дзен познал. Всех жалко, тяжело осуждать.
— Успел ли ты встретиться с казахстанскими родственниками?
— Постоянно! И завтра тоже! Все очень рады: бешбармак ем, курт ем, шурпу пью. Кайфую. Они меня закармливают всем подряд.
Видите, есть и хорошие новости 💚
Мы продолжим рассказывать вдохновляющие истории — а вы можете поддержать нашу работу
Что еще почитать:
- Оренбургский платок с колючей проволокой. Как осужденный по делу «Сети» Виктор Филинков и его девушка добились компенсации от колонии и сыграли свадьбу
- «Раньше мне было сложнее отвечать на агрессию — тюрьма этому учит». Юлиан Бояршинов, осужденный по делу «Сети», вышел из колонии. Вот его первое интервью
